После выхода материала «Мы помним…» (“ШП” № 32 от 5.05.2018 г.) о партизанском командире, осетинце Лабазе Джиоеве, погибшем при выполнении задания за месяц до освобождения Вилейки, в реакцию поступили новые сведения, которыми мы хотели бы поделиться с читателями.
В газету написал родственник Лабаза Захаровича Мурат Кузьмич Джиоев, кандидат исторических наук, ныне заведующий отделом новой и новейшей истории Юго-Осетинского научно-исследовательского института. Он благодарил всех вилейчан за память о Лабазе Джиоеве. В письме Мурат Кузьмич сообщал: «Лабаз Захарович был двоюродным братом моего отца. На фронте погибли еще восемь его двоюродных братьев. Один из них – Джиоев Сергей Михайлович – в начале войны в звании подполковника был начальником штаба дивизии. Погиб в Минске».
Также Мурат Кузьмич выслал нам копии некоторых документов. В частности, копию «описи наградных листов на звание Героя Советского Союза, ордена и медали, направленных в Вилейский обком КП(б)Б» из архива бригады им. Доватора, одним из отрядов которой командовал Джиоев. Этот документ, а также записи дневника бригады подтверждают – Лабаз Джиоев был представлен к главной награде Советского Союза. Однако, как мы знаем, по каким-то причинам не получил её.
Но, самое интересное, что жив и здравствует человек, который лично знал Лабаза Джиоева и был очевидцем гибели славного командира. Это 95-летний ветеран Великой Отечественной войны Михаил Иванович Квяткевич, житель деревни Кузьмичи Любанского сельского Совета.
Вот его рассказ: «Я год был в партизанском отряде Лабаза Джиоева. Это был хороший, справедливый человек, преданный Родине. Мы очень уважали его. Умный, рассудительный, он детально планировал операцию и никогда не посылал партизан на неоправданный риск. Заботился о своих людях.
Я попал в отряд в 1943 году. До этого помогал партизанам, живя в деревне: добывал возможные сведения, переправлял медикаменты. Помню, как-то меня нашел отрядный НКВД Павленко и, дав письмо для куренецкого ветеринара, направил за медикаментами. Конечно, было страшно, ведь было ясно, что если немецкие патрули найдут лекарства – меня сразу повесят, но и отказать я не мог. Спрятал письмо за пазуху. Поехал.Часовой на въезде в деревню проверил только телегу, переворошив шомполом. Я ему – «кух», корова, значит. Пропустил. На мою удачу, расквартированных у ветеринара немцев не оказалось дома. Я благополучно передал письмо, которое тот, прочитав, тотчас сжег. Ветеринар сложил мне довольно большую сумку препаратов, а в руки дал пузырек с порошком: покажи часовому на выезде, что, мол, взял лекарство для коровы. Говорю: «А что делать, если проверять телегу станет?».
– Не станет, – был ответ. – А если что – коня стегани, может, убежишь.
– Так стрелять будет.
– Может, не попадет…
Так я и поехал. На моё счастье, досматривать телегу немец не стал.
А вскоре после этого я вместе с восемью другими хлопцами пошёл в партизаны. Свою семью – родителей и четверых сестер и братьев – я вывез в Любовши. И не напрасно, сразу после моего ухода родной дом был сожжен.
Так я оказался в отряде имени Чкалова, которым командовал Джиоев. Отряд базировался в пуще за Котловцами, тогда её звали Русаковская. Со стороны Котловцев лес закрывало болото. Проложив бревна, по нему можно было пробираться пешком, что мы и делали. На лошадях же был проезд со стороны деревни Русачки. Там и сейчас должен оставаться знак базирования нашего отряда – было много землянок.
Нашей задачей был вывод из строя проходящих железнодорожных составов. Расстреливали из противотанковых ружей цистерны с горючим, таким образом взрывая весь состав. Или закладывали взрывчатку, зная наверняка, что вскоре здесь пройдет поезд. Когда наши войска придвинулись к белорусской границе, мы получили указание из Москвы разрушать железнодорожные полотна. Для чего нас щедро снабдили толом. Однажды, помню, мы одновременно подняли в воздух участок от Стражей до Княгинина.
Еще в моей памяти и такой эпизод, который говорит о справедливости Лабаза Захаровича. В какое-то время в партизаны стали массово приходить «бандеровцы» (украинцы, служившие у немцев в специальных формированиях – прим. авт). Были такие и у нас. Одного такого послали в качестве старшего нашей группы по подрыву поезда в районе деревни Саковичи. Мы зашли в деревню, и «бандеровец» велел подождать возле одной из хат. Ждем, ждем, все нет его. Захожу я в дом и вижу: сидит пьет и закусывает. Я вызвал его, да и «вдарил по морде дважды». «Бандеровец» пригрозил, что расскажет командиру. Задание мы выполнили, вернулись, через некоторое время меня вызывают к командиру. «Так что же случилось? – спрашивает Джиоев. Я рассказал. «Молодец! Мало ты ему вдарил, еще надо было», – и похлопал меня по плечу.
Лабаз Захарович никогда не рисковал людьми напрасно. А когда стало ясно, что в войне наступил перелом, что немцы отступают, стал осторожным вдвойне – жалел партизанские жизни. А вот свою не уберег.
Его последний бой был в начале июня 1944 года. Мы получили задание убрать колону гитлеровцев, которая будет перемещаться из Куренца в Балаши. Выбрали место, где дорогу с одной сторону обступал лес, а другой – чистое поле. За изгибом дороги поставили пулемёты, сами залегли в лесу, метров 20 от дороги, цепью, через два метра друг от друга. Рядом со мной как раз и был командир Джиоев. Перед операцией договорились: пропускаем колонну вперед к пулеметам, потом по сигналу ракеты начинаем стрелять – и быстро скрываемся в лесу, поскольку возможно прибытие подкрепления.
Так всё и было. Фашистов подпустили, когда они стали напротив цепи партизан, взметнулась ракета, и мы начали стрелять. Все происходило быстро – «минута часу». Тут Лабаз Захарович встал в полный рост: «Ура! В атаку! За мной!» и первым, стреляя, бросился на дорогу. А с другой стороны дороги была канава, некоторые раненые немцы скатились туда. Оттуда и бросили гранату. Она разорвалась прямо у ног командира, он получил сильное ранение в живот – открытая рана, сильное кровотечение. Его подхватили четверо партизан, отнесли в лес и как-то перевязали подручными средствами. А мы пока завершали атаку, никому из 42 фрицев уйти не удалось. И сразу же мы отошли в лес на Котловцы. Сначала Джиоев был в сознании, стонал: «Спасите». Но мы и двух километров не проехали – командир был мёртв. Мы не отвозили его на базу в лес. В какой-то хате в Котловцах помыли, переодели тело командира. А хоронить повезли в Лески, на местное кладбище, где там покоились наши погибшие товарищи.
На кладбище пришли не только партизаны, но и местные жители – все знали Джиоева, знали, что он не позволял своим партизанам грабить местных, наказывал за такие случаи. Мы, действительно, питались за счет населения, но никогда не отбирали последнего. Я не знаю таких случаев.
После освобождения Вилейки партизан направили в Минск, где нас расформировывали по фронтам. Я попал на второй Белорусский фронт под командованием Рокоссовского. Брал Кенигсберг, а победу встретил на Одере. В 1946 наш батальон направили на Кавказ. А в 1947 году я демобилизовался. Когда я вернулся, узнал, что Джиоева перезахоронили в братскую могилу в Куренце».
Михаил Иванович – человек удивительный: светлый, позитивный и – на свой возраст, невероятно активный. И это несмотря на сложную жизнь, которую уготовила ему судьба. Выслушав мой рассказ о родственнике Лабаза Захаровича Мурате Джиоеве, заметил: «А пусть приезжает. Покажу ему, где был последний бой командира, и на место партизанской базы еще заведу. Хотя там все изменилось, а, кажется мне, еще найдем следы землянок» .
Ирина ТРУБАЧ.
Фото автора
