По классификации Всемирной организации здравоохранения пожилым считается человек в возрасте от 65-ти до 80-ти лет. Тех, кому больше, эксперты зачисляют в старики. Но у Валентина Занковича, который 5 июня разменял девятый десяток, свои расчёты. Для уроженца Вилейки и одного из авторов мемориальных комплексов «Хатынь», «Брестская крепость-герой», «Минск город-герой» – это просто день рождения. Он шутит: «80 лет? У меня сегодня 80 идей, как ещё можно воссоздать память. Ещё столько великих людей и событий можно увековечить!». О Вилейке, учёбе, талантах – говорим с Занковичем в его мастерской.
Отец – «польский шпион», мама – Кубе «убила»
– Валентин Павлович, исторические справки говорят, что родились вы не в Вилейке, а в Минском районе!
– Это только по документам! Я всегда считал себя именно вилейским. Моя родина – Вилейка, где я вырос, где ходил в школу. Там мои корни, мои предки.
– Вы родились летом 1937-го года. Смутное время!
– Да, родители решили переехать из Западной Беларуси в Восточную и двинули в Вилейку. Поближе к родне, которая жила в Талути, Иже и Королевцах. Правда, отца за этот переезд и взяли. Арестовали и посадили в вилейскую тюрьму. Мол, польский шпион! Потом, в 1957 году, реабилитировали, но где успокоилась его душа, неизвестно. Я художнику Михаилу Савицкому рассказывал эту историю. Он сказал: можешь цветы носить в Куропаты.
– А какой Вы Вилейку запомнили в детстве?
– О, Вилейка! Мы жили возле вокзала и самым ярким впечатлением, конечно, была война. Объявили эвакуацию, и мой дядя Саша пошёл на вокзал, узнать, что да как. Вернулся. Сел, закурил, говорит: «Всё, бабы, развязывайте узлы. Никуда мы не едем». Все пути разбомбили. Так мы остались в оккупации. Помню, первая автоколонна немцев вошла, на мотоциклах и грузовиках. Расположились. Держались завоевателями.
– Было страшно?
– Взрослым – да. А мы, шпана, пятилетние дети ещё слабо вникали в суть. Больше лазили, смотрели. А потом убили минского гауляйтера Кубе, и немцы забрали маму. Её в ту же вилейскую тюрьму определили. Я приуныл. Отца потерял, теперь вот маму. Фашисты тогда взбешены были, всех хватали. Даже в Вилейке. Но через две недели маму отпустили.
– Когда Вилейку освобождали, Вам было уже семь лет.
– Да, помню отчётливо. Всю войну мы ночевали в погребе. В тот день было всё как обычно. Вдруг – налёт нашей авиации, водокачку взорвали, и немцы быстро-быстро отступили. А в город вошли советские танкисты. Радости было! И почти сразу я пошёл учиться в школу.
– В Вилейке?
– Да. Я закончил белорусскую десятилетку под номером один. Рисовал неплохо. Вёл стенгазету в школе, делали журнал. Потом пришла пора определяться – куда поступать. Полистал справочник, посмотрел, какие экзамены, куда сдавать. Смотрю, политехнический институт: рисунок, черчение, начертательная геометрия. Говорю маме – есть смысл идти в архитектуру. Она согласилась.
«Вы, Занкович, – формалист!»
– Знания мне давались легко. На курсе я был сорвиголова, на словах меня отчисляли раз десять. Романтика! Студенчество – время же весёлое. Дипломная работа была связана с проектированием многоэтажного гаража в городской застройке. – Представьте, конец 50-ых и… паркинг! На защите архитектор Парусников посмотрел на работу, послушал, встал и сказал: «Вы, Занкович, – формалист!» По тем временам это слово означало крест на карьере. Я подумал: ну вот, шесть лет учился и всё зря.
– Выгнали?
– Тройку за диплом поставили! (смеётся) И при распределении я тоже отличился. Решил ехать на работу в Туркменистан, за экзотикой. Хотя декан за все мои чудачества хотел меня сначала в Барнаул послать. Мол, там суровее, но потом согласился на Ашгабат.
– И как Вам работалось в Средней Азии?
– Я на перекладных туда отправился! Приехал в Одессу, посмотрел, покупался. Потом в Керчь заглянул, затем в Сочи переехал. Тбилиси посмотрел, побродил в Баку. Азербайджан меня удивил – нас в Беларуси к классическим основам архитектуры приучали, а там западное влияние ощущалось. Вот месяц на дорогу и ушёл. В Туркменистане было неинтересно. Климат жаркий, душный. В общем, затосковал я по родине, по белорусской природе.
– И вернулись?
– Не сразу. Пришлось четыре месяца созидать в местном конструкторском бюро. Разные объекты проектировали – фонтан, памятник комсомолу, спуск к воде. Помню, работали над гостиницей под руководством архитектора Высоцкой. Лет через двадцать в Москве я услышал фразу: «Лучшее, что проектировала Высоцкая, – это гостиница в Ашгабаде. А лучшее в этой гостинице – ограда, которую проектировал Занкович». В общем, затосковал я страшно. Думаю, как три года здесь выдержу? Подошёл к директору, говорю, что не могу больше. Он посмотрел, вздохнул (людей-то не хватало), но отпустил.
«Хатынь» я увидел во сне
– И всю оставшуюся архитектурную жизнь провели в Беларуси?
– Да. Работы было много. Мы были дружны с Олегом Стаховичем, автором «Кургана Славы». И он всегда тянул меня участвовать в разных архитектурных конкурсах. В то время космос покорили, и мы сделали работу по первому искусственному спутнику. Отослали свой проект в Москву, а потом нам разрешили съездить на выставку лучших работ. 1200 проектов со всей страны! Наш был в главном зале, но не победил. Слишком смелый, говорили. Все делали вертикальные композиции, а мы умудрились спутник сделать в горизонтали, как бы в полёте. Все восхищались, но победить не получилось.
– Творческого человека это может сильно ранить.
– Для нас это был знак. Значит, мы можем. Я тогда ему говорю: «смотри, не святые горшки обжигают! Если у нас получается, надо ваять». Он согласился. И началось – различные конкурсы, различная тематика. Где-то побеждали, где-то просто участвовали. Но руку набивали.
– И с Хатынью так получилось?
– Да. Мы выиграли комсомольский конкурс, работа была посвящена подвигу молодёжи. Она понравилась Машерову, и как-то при встрече он заметил, что хотел бы увидеть памятник белорусским деревням, которые сожгли фашисты. Начали думать. Но просто памятник делать не хотели. Виделось что-то масштабное.
– За время оккупации немцы сожгли 9 200 населенных пункта в Беларуси.
– И мы от этого отталкивались! Такие деревни, как Хатынь, есть везде. И была идея: сделать общий мемориал, для всей республики. Посидели-прикинули. Показали эскиз Машерову, он дал добро. Но чего-то не хватало. Плита есть, надписи, колокола, но вот чего-то не хватало. И тут меня осенило – нужна скульптура! Я во сне это увидел. Мы много говорили с единственным из взрослых, кто выжил, Иосифом Каминским. И он рассказал, что среди трупов он нашёл своего сына Адама, и тот умер у него на руках.
– То есть, в Хатыни нет никакого творческого домысла авторов?
– Нет, чистая правда. Но придумать было мало. В то время архитектор не мог заниматься скульптурой. И мы взяли в авторскую группу Серёжу Селиханова. Я ему объяснил нашу задумку, как вижу Иосифа, как Адама. Он сделал эскиз, но снова что-то было не так. Вот и старик есть, и ребёнок, но…
– Тернист был Ваш путь.
– Я исхожу из принципа: делать надо на “отлично” или не делать вообще. Смотрю я на эскиз. Иосиф держит на руках Адама,и замечаю, что слишком высоко задраны руки! Говорю: Селиханов, давай руки с ребёнком опустим чуть ли не до земли. Он сделал. Посмотрели – в точку.
– Партии и правительству тоже пришлось по душе?
– Машерову очень понравилось. «Хатынь» сделали, как задумывали – обширный мемориальный комплекс, где вместо музыки колокола и скульптура Каминских. Получилось. А потом нам дали Ленинскую премию за “Хатынь”.
«Я хочу сделать Вилейку лучше»
– В Вашей мастерской очень много скульптур, эскизов, памятников, но больше других – Машерова! Почему?
– Для меня Пётр Миронович останется человеком с большой буквы. Уникальный мужик, который даже во власти остался порядочным и простым человеком. И семья у него такая же была. Вот в эту мастерскую он с женой Полиной Андреевной заходил, и дочь его Наталья здесь была. Я, кстати, Наталью Петровну только землячкой и называю – она же в Вилейке родилась. Очень хорошая семья. Есть огромное желание поставить Машерову памятник, и наброски есть.
– Может, в Вилейке? И для Вас, и для Машерова это близкий город. Он там партизанил и обком комсомола возглавлял. Вы для Вилейки хотели бы что-то сделать?
– Конечно! Я в прошлом году предлагал идею памятника для Первой мировой войны. На железнодорожной станции “Вилейка” император Николай Второй принимал парад. Поговорили с Шапиро, когда он губернатором был, с вилейскими властями. Идею обсудили, посмотрим. Может, и получится. Я хочу сделать Вилейку лучше, и готов работать и днём, и ночью.
– Вам 80 лет. Какие ощущения?
– Абсолютно нормальные. Всё в порядке. Здоровье в норме. Идей – полно. И, понимаешь, с каждым годом их количество только увеличивается. Чем больше лет – тем больше идей. Руки слушаются – леплю себе потихоньку.
– С Вилейкой связи не теряете?
– Никогда. Есть родственники, есть любимые места. Я часто бываю в городе, который считаю родным. Люблю приехать, посмотреть, поговорить с людьми. Да и природа подпитывает энергией. Наверное, во многих работах есть частичка Вилейки. Многие идеи я черпал именно там.
Беседовал Анатолий ЗАНКОВИЧ.
Фото автора
