Седицы второй день рождения (Продолжение)

Оказалось, что жечь живьем местных жителей немцы не собирались. Они носили сено, чтобы приготовить себе место для ночлега. Все это время в лесу возле деревни сидели партизаны в готовности напасть на немцев в случае, если они решат расстреливать местных жителей. После того, как люди разошлись по домам, офицер приказал запереть Николая, Михаила, Антона и Веру Мороз до утра в склепе, который, по иронии судьбы, находился во дворе Прохора Мороза. Добротный, глубокий, с толстыми бетонными стенами склеп родственника стал их последним прибежищем перед расстрелом. Тонкая льняная рубашка напрочь отказывалась согревать Николая. Сырой, холодный склеп только усиливал мелкую дрожь в теле. Этой ночью никто из обреченных к расстрелу не спал. Не спали и немцы с полицаями, которые всю ночь добросовестно их сторожили. Начался новый день – 27 июня… Рано утром их погнали к хутору Кутляны, который располагался в нескольких километрах от деревни. Немцы ехали на двух телегах. Каждого, обреченного на расстрел, конвоировал отдельный полицай. Густой перегар самогона и уставший вид палачей говорили, что у них тоже была бессонная ночь. Место для расстрела они выбрали в посадках молодого леса. Маленькие сосны густым зеленым ковром укрывали землю на несколько сотен метров. Их высота не могла скрыть не то что взрослого человека, но даже ребенка. Полицаи под конвоем повели патриотов. Проходя возле густого придорожного кустарника, Вера попросилась отпустить ее в кустики по малой нужде. У братьев промелькнула надежда, что она сможет воспользоваться предоставленной судьбой возможностью убежать от неминуемого расстрела! Прошло несколько долгих минут, но Вера вышла на дорогу и снова присоединилась к своим братьям! Те лишь недоуменно спросили, зачем она вернулась? Ни секунды не колеблясь, она сказала, так ведь вас бы тогда сразу же всех расстреляли! Никто не стал возражать и оспаривать ее решение… Все молча пошли дальше. Немцы не спеша перекурили, зарядили карабины и скомандовали: «Ляуфен!», кто-то из полицаев на польском продублировал: «Бежать! Вперед!» Палачи решили свои служебные будни развеять не только ночной попойкой, но и импровизированной охотой за людьми! Теперь стал понятен смысл выбора места для расстрела. Маленькие, густо посаженные сосны не давали возможность развить жертвам большую скорость, что в свою очередь растягивало удовольствие немцев от «охоты» и сводило к минимуму шансы патриотов на жизнь. Вера отказывалась бежать. Тогда немец ударил ее прикладом по лицу – удар повредил ей глаз и залил кровью лицо. Николай схватил левой рукой ее руку и крикнул: «Бежим!». Пробежали несколько десятков метров, и на их пути оказался небольшой одинокий кустик. Чтобы обогнуть его с разных сторон, Николай отпустил руку Веры… Но, пробежав вперед несколько шагов, она остановилась и обернулась… Может чувствовала, что не убежит и хотела принять смерть, глядя ей в глаза, может… Сейчас об этом уже никто не узнает! Палач хладнокровно выстрелил в нее! Николай успел увидеть, как она падала на землю… Михаил и Антон убегали в другом направлении… Тем временем Николай все дальше убегал по посадкам. Ноги инстинктивно меняли направление бега, не давая возможности немцам прицелиться. Спасительными оказались полученные навыки во время бездумной, до изнеможения солдатской муштре на занятиях по тактике и армейских учениях во время его службы в польской армии. Внутренний голос набатом кричал давно забытыми командами капрала: «Короткими перебежками, влево-вправо! … Голову не поднимать! … Не выпрямляться! … Бего-о-ом!» Каждый свист пули возле головы только ускорял и без того бегущее на пределе тело. Несколько сот метров, отделявшие его от густого кустарника, сокращались предательски медленно. Дышать становилось все тяжелее. Легкие с трудом вдыхали воздух, казалось, что они превратились в густое желе. Ноги тяжелели, словно наливаясь свинцом, слюна во рту становилась горькой, а внутренний голос кричал и матерился: «Бежать! … Влево! … Вправо! … Не выпрямляться!…» Через несколько секунд свист пролетающих рядом пуль стал чаще. По нем стрелял уже не один немец! Силы тем временем с каждой секундой все больше и больше покидали его. Непослушные ноги с трудом передвигались, цепляясь за маленькие сосны. Грудь будто сжали кожаными ремнями, не давая вдохнуть воздуха… Только внутренний голос по-прежнему без устали приказывал, крича и матерясь, заставляя молодое крепкое тело бежать, петлять и не останавливаться! Забежав в заросли кустарника, Николай первый раз обернулся назад. В просвете между листвы вдали он увидел силуэты немцев. После хмельной бессонной ночи сейчас им меньше всего хотелось бежать за ним в погоню… Осознав, что опасность миновала, ноги сами собой подкосились и он повалился на землю. Сердце бешено колотилось в груди, в ушах звенело! Больше всего хотелось вдохнуть полной грудью и отдышаться после этой дикой охоты. Из оцепенения его вывел звук далекого, еле слышного выстрела… Через некоторое время раздался второй… Превозмогая усталость, он встал и побежал в спасительную гущу. Заболоченный кустарник надежно упрятал беглеца от немецких пуль, но это вовсе не означало, что его не смогут найти по следу немецкие овчарки! Долго путая по лесу следы, он все дальше и дальше уходил от проклятого места. В небольшой деревне Решетково, в нескольких километрах от места расстрела проживала родная сестра его жены. Не смотря на то, что при крещении ее нарекли Анной, все жители по-простому называли ее Ганэтой. Она с мужем были теми людьми, на которых Николай мог полностью положиться в трудную минуту. Проходив по лесу несколько часов, окончательно запутав следы, он спрятался в удобном месте, и стал наблюдать за деревней и дорогой, ведущей к ней. Убедившись, что немцев здесь не было, лишь с наступлением темноты решился зайти в дом родственников… Первые вопросы Петра и Ганэты Самаль к Николаю повисли без ответа. Он с шальными глазами и обезумевшим лицом только разводил дрожащими руками и с трудом выдавливал из себя нечленораздельные звуки. Быстро оценив положение, Петр без лишних разговоров вышел из комнаты и скоро вернулся с бутылкой чистой, как слеза, самогонки. Налив до краев стакан, он молча протянул его Николаю. Дрожащей рукой тот поднес его к губам и подобно холодной родниковой воде в жаркую погоду залпом влил содержимое в рот. Тем временем Ганэта принесла на стол нехитрую закуску. Но рука Николая снова потянулась к стакану, который Петр щедро наполнял до самого края. Не успела последняя капля упасть из бутылки, как он, молча хватил его и снова выпил до дна. В комнате повисла гнетущая тишина. Петр и Ганэта с тревогой смотрели на свояка. Постепенно его дрожь уменьшилась, тело обмякло. С трудом шевеля непослушным языком, выдавливая из себя слово за словом, он начал рассказывать о случившейся трагедии. Через несколько минут уже впору было самим хозяевам выпить, но бутылка была пустой… В комнате снова повисла тишина. Усталость и алкоголь непомерным грузом навалились на молодые плечи Николая. Голова медленно опустилась на стол… Рано утром Петр запряг лошадь и они с Ганэтой уехали в Седицу. Там он рассказал местным жителям о случившейся трагедии – те еще не знали о подробностях расстрела. Трагедия никого не оставила равнодушным. Тайком от немцев несколько родственников, подобно Петру, запрягли лошадей и все вместе поехали к хутору Кутляны. После длительных поисков смогли найти тела Михаила и Веры. Тогда стали понятны и два отдельных выстрела, услышанных Николаем, когда он лежал в лесу на земле. Это немцы ходили по посадкам и добивали разрывными пулями раненых брата и сестру. У Веры правый глаз был залит кровью после удара прикладом, на месте левого – зияла в черепе огромная дыра от разрывной пули. Михаила также добивали выстрелом в глаз разрывной пулей. Родственники похоронили их на кладбище в Седице. У Михаила остались жена и двое детей. В тот день тело Антона найти не смогли. Это вселяло надежду, что он смог спастись от пуль палачей. Наиболее вероятной была версия искать его в партизанских отрядах. Но, связываясь с партизанами, местные жители каждый раз получали отрицательные ответы. Никто не мог дать какую-либо информацию о его судьбе. Неведение продолжалось больше месяца, пока однажды крестьяне не поехали в урочище Осово за заготовленным сеном. Погружая на воз очередной стог, они обнаружили в нем полуразложившийся труп. Опознали его по серому костюму, приметной рубашке, наручным часам и золотой коронке на зубе. Будучи раненным в ногу, Антон все-таки смог добежать до кустарника и скрыться от немцев. У него еще хватило сил пройти два километра в направлении дислокации партизанского отряда и спрятаться в стогу сена. Но, не имея возможности оказать самому себе квалифицированную медицинскую помощь, он умер, вероятно, от потери крови. Родственники похоронили его рядом с братом и сестрой. Полуистлевшие останки тела положили в гроб, накрыли поверх костюмом… так и закопали… У Антона осталась жена и сын. Эпилог После счастливого спасения Николай уже больше в отчий дом не вернулся. По чужим документам он проработал в Красном до самого освобождения от немецкой оккупации. И здесь судьба была к нему благосклонна – оберегала от опасности. Никто из местных жителей его не опознал, а те, кто знали о нем – не выдали немцам. В меру своих возможностей Николай помогал партизанам, собирал необходимую информацию, выполнял различные их задания. 15 августа 1944 года был мобилизован в Красную Армию. Сначала службу проходил стрелком запасного стрелкового полка, с октября 1944 года – орудийным номером полка легкой артиллерии. Участвовал в прорыве обороны на реке Висла, освобождал Лодь, штурмовал город и крепость Познань, участвовал в ликвидации группы немецких войск юго-восточнее Берлина и, наконец, участвовал в наступлении на Берлин и его взятии. За каждую из перечисленных выше боевых операций был поощрен благодарностью. Войну завершил с четырьмя боевыми наградами: медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и орденом «Красной Звезды». Ангел-хранитель берег его всю войну. Вернулся домой, не имея не то, что ранений, даже случайных царапин! Местные жители, в благодарность за свое счастливое спасение, в следующем году перед Вербным воскресеньем за одну ночь выткали полотенце и отнесли его в Латыгольскую церковь. И до настоящего времени на третий день Сёмухи в церкви ставят свечи, отмечая таким образом День деревни Седица – её второй День рождения! Александр ПЛАВИНСКИЙ. Написано по воспоминаниям: Костюкевич Нины Степановны – очевидца событий; Млечко (Мороз) Валентины Николаевны – дочери Николая Мороза.