26 января Владимиру Мулявину исполнилось бы 72 года, Владимиру Высоцкому, днём раньше – 75. Два великих имени, что уже принадлежат вечности. И это поистине фатальное совпадение их во времени и пространстве. Владимир Мулявин имел российские корни, Владимир Высоцкий – белорусские. И череда совпадений этим не заканчивается. Оба обустраивали этот мир по законам красоты, наполняя его звучными ритмами бессмертных стихов и мелодий. Они были так близки нам по духу своих творений и так бесконечно далеки. Как могут быть далеки звёзды, принадлежащие не одному лишь созвездию, а целой вселенной. Звёзды чисты и вечны. Подобно именам людей, мною названных в начале этой колонки. Среди житейской скверны, как их собратья среди космической пыли, они продолжают излучать тот свет, который не согревает, а вдохновляет, который помогает избежать мелочной суеты, пустых сомнений, тихих подлостей и громких расправ.
«Я ненавижу сплетни в виде версий. Червей сомненья, почестей иглу…» – это Высоцкий. Первая и единственная встреча с народным поэтом России случилась у меня в далёкие 70-ые годы. В столичный дом офицеров прибыл на гастроли известный московский театр на Таганке. Тогда он был славен отчасти тем, что в его постановках участвовал и в основном исполнял главные роли просто актёр, всенародно любимый и сдержанно принимаемый тогдашней властью, Владимир Высоцкий. Мы, студенты журфака, одержимые неприкрытой откровенностью его стиха, звучащего словно оголённый нерв гитарной струны, сменяли друг друга в длинных очередях к театральным кассам. Билеты на «Гамлета» – мы готовы были расплатиться за них всей своей скромной студенческой стипендией. Чтобы не на экране, а вживую увидеть напряжённые в экстазе актёрского сопереживания черты человеческого лица, услышать бессмертный монолог датского принца в переводе Бориса Пастернака, адаптированном для спектакля на Таганке… Мы не просто смотрели спектакль, мы сами были в действии, наблюдая не актёра в роли, а одного из первых людей на земле, который всерьёз задумался о смысле жизни.
Когда пребывающее в состоянии неоплаченного долга гению общество в очередной раз настраивало телеканалы на пульс всегда живого сердца Высоцкого, мне вспоминалась эта встреча. И ещё одна, последняя, уже на меже вечности…
1980 год. Отрыдал олимпийский Мишка, пролив на притихшие ряды зрителей рукотворные прощальные слёзы. Но только уже не пафосным, подверженным сценарному плану, а пронизанным чистой болью было иное прощание. Со всенародно любимым артистом. На Ваганьковском кладбище в Москве, у свежей могилы, заваленной цветами, густой стеной стояла толпа. Молчала. Вчитывалась в стихи, вкраплённые между соцветиями, словно звенящие кусочки человеческих сердец: оборвалась на полувзлёте, на полувздохе, налету… Оборвалась струна – и стоном легла в глухую пустоту.
Непреходящий этот стон – в звоне вечно живого песенного стиха – итога каторжного труда (так писал Александр Градский) исстрадавшейся души Поэта.
Мария КУЗОВКИНА
