Семья Полюшкевич из деревни Вороничи была большой и дружной. Отец Пётр Николаевич работал учителем в школе. Мать Татьяна Петровна воспитывала детей: четырёх сыновей и дочь Нину. Строили свою жизнь в небольшой деревеньке, да война всё крушила на своём пути, разворошила и их тихий семейный быт. Сначала немцы взяли под арест отца, затем арестовали всех остальных. Что послужило тому виной – активная деятельность отца-учителя или то, что брат Евгений был в партизанском отряде? Этот вопрос так и остался без ответа. Не знает его и Нина Мелешко – она одна осталась из некогда большой семьи. Нина Петровна и рассказала о том, что пришлось пережить, будучи тринадцатилетней девчонкой, в те страшные годы.
– Сначала мы сидели в вилейской тюрьме. Сидели, правда, недолго. Пока однажды утром нас не построили на улице и не повели, неизвестно куда. Как сейчас помню… прошли мостик, что по улице Советской, а потом подъехала машина, куда нас и согнали. Женщины и дети – сразу в крик. Думали, отвезут нас в какой-нибудь сарай и сожгут там заживо. Такие зверства уже практиковались, все были о них наслышаны.
Их отвезли к поезду. Мужчин разместили в одном вагоне, женщин с детьми – в другом. В Молодечно пленных ещё добавилось, потом ещё и ещё. На одной из остановок немцы решили провести дезинфекцию. Всю одежду забрали и заставили мыться ледяной водой. Потом, как были без одежды, так и стояли на улице морозным декабрьским днём, пока их вновь не согнали в вагоны. И снова – голод, теснота и давка, нехватка воздуха… Узников привезли в Греммендорф – окраину немецкого города Мюнстер. Длинное здание, всё заставленное нарами, между которыми – узенький проход, только ребёнку протиснуться. В этом бараке Полюшкевичи прожили почти год.
С раннего утра их гоняли на работы. Отца – куда-то на железнодорожную станцию, мать – в депо мыть паровозы. Нина в бригаде с другими детьми тоже ходила на железную дорогу с киркой в руках. Одни – подкручивали домкратом рельсы, после чего немцы их проверяли, а другие – шли следом и кирками эти рельсы подбивали. Бывало и падали на железной дороге – от слабости и голода. Ведь на работу выходили натощак, лишь в обед каждому доставался черпак жидкой баланды. Такая же порция и вечером. Плюс – сто пятьдесят граммов хлеба.
– Только вот хлебом этот продукт никак нельзя назвать, – вздыхает Нина Петровна. – Там же одни опилки были. Как-то ещё жуёшь, а вот проглотить с трудом удаётся – стоит в горле и хоть плачь. А кушать хотелось. Иногда удавалось выбираться с младшими братьями в город. Ходили и просили у местных еды. Кто-то бросал на землю свои огрызки, а иной мог и запустить чем-нибудь тяжелым. Всякое было…
Даже в такое время дети оставались детьми. Находили время, а главное – силы, и на игры. Правда, такие забавы детскими никак не назовёшь. В свободное время ребята собирали невзорвавшиеся во время бомбёжек снаряды, относили их к откосам и там взрывали. Фугасы заменили им кукол.
А бомбёжек становилось всё больше и больше. Бывало, несколько дней и даже недель узники не выходили из бункера. Сидели там безвылазно без еды и воды. Вскоре лагерь разбомбили полностью. Узников перевели в другой барак, где жили итальянские пленные. Под натиском союзнических войск не устоял и он – дощатое здание в один миг сравнялось с землёй. И снова людей погнали в неизвестном направлении. С раннего утра и до поздней ночи шли без остановок. На ночь их согнали в сарай. «Здесь сожгут или дальше погонят?» – этот вопрос изводил всю ночь, не давая сомкнуть глаз. Утром – опять в дорогу. И так несколько дней, пока не остановились в огромном дворе. По периметру он весь был застроен сараями, в которых и нашли очередное пристанище узники. Вскоре донеслись слухи, что в городе – американцы.
– Сразу не поверили, – вспоминает женщина, – а потом кто-то открыл ворота, и мы выбежали на улицу. А там – танки. Но кто их знает, чьи они – американцев или немцев. Это потом уже подошла пехота, а в городе замелькали белые флаги – сдавались немцы.
Война ещё не закончилась. С приходом американцев изменилось разве только то, что на работы узников больше не гоняли и стали кормить. Жили всё в тех же сараях с мокрой соломой. Однажды американский солдат принёс мужчинам бутылку спиртного. Расположился со всеми вместе на гнилой соломе. Всего пару минут посидел, а вшей успел набраться. Тут же доложил об этом своему офицеру, и тот распорядился переселить узников в здание местной школы.
– Как сейчас у меня перед глазами стенгазета – первое, что я увидела в той школе, – рассказывает Нина Петровна. – На всю жизнь запомнилась фотография. На ней был запечатлен солдат, опершийся на винтовку, а за ним – горящие здания, груды одежды, трупы… Подобная участь ожидала и нас. Но, слава Богу, не успели немцы своё чёрное дело сделать. В этой школе по радио мы и услышали о Великой Победе. Что тут началось! Носились как угорелые, обнимались, целовались, а от переизбытка чувств могли только одно слова произнести – Победа.
Вскоре всех собрали на митинг. Один из офицеров заявил, что каждый может выбирать страну, где бы он хотел жить. Но куда поедет отец семейства с женой и детьми? Полюшкевичи решили возвращаться на родину, в Вороничи. Ехали в никуда, ведь не знали, как их встретит родная деревня, осталось ли от неё вообще что-нибудь. В Вилейку вернулись только в июле, переночевали у знакомых и отправились домой. Едва вдалеке показались очертания деревеньки, дети спрыгнули с телеги и сломя голову побежали навстречу дому. Со всех Вороничей односельчане собрались. Да что там с деревни – приходили с Котловцев, Новиков, Стражей. Это было чудо – вернуться домой с Германии живыми и насколько это было возможным – здоровыми.
С помощью неравнодушных людей как-то наладили свой быт Полюшкевичи. Нина после окончания семилетки поступила в Ошмянскую медшколу. С 1951 года она работала в Вилейской поликлинике. Сначала – участковой медсестрой, потом – в кабинете ЭКГ. Наверняка, эту милую улыбающуюся женщину знают многие. Но не все знают, с каким трудом даётся ей эта улыбка. В детстве полученная рана не зажила до сих пор. Говорят, время всё излечит. Далеко не всё. Иные раны кровоточат вечность…
Марина ПУЦЕЙКО, фото автора
