«Вероломно, без объявления войны…» Голос диктора в далёком июне 41-го разделил жизнь людей на «до» и «после». Узнать, что такое война, довелось и Евгении Владимировне Сачивко. Ей только исполнилось семнадцать, хотелось петь и радоваться жизни, наслаждаться каждым днём, каждой минутой, так легко было на сердце, но… Молодость, радость, счастье – всё это перечёркнул один июньский день.
Знакомство с Евгенией Владимировной состоялось в Матьковцах – там она живёт летом, а на зиму её забирают к себе дети. У героини этого материала есть интересная привычка – все события своей жизни и воспоминания она записывает в тетрадку. Каждая страничка кропотливо исписана аккуратным почерком. Рукописные строчки в этой своеобразной «книге жизни» повествуют о многом: о том, как жила её семья при панской Польше, о непростой работе на земле, об учёбе в Ольковичах… И о войне – тоже.
Родители были из соседних деревень. Отец, вспоминает Евгения Владимировна, вырос в небогатой многодетной семье, мама – тоже. На помощь со стороны не рассчитывали – надеялись на себя. Разными способами люди старались заполучить свой клочок земли. Многие ездили в другие страны, зарабатывали деньги и покупали землю, кто сколько мог. Вот и у одной женщины, которую звали Стефка, муж уехал в Америку, устроился на работу и выслал жене большую сумму денег. Она купила у пана 20 гектаров земли в Матьковцах, но обрабатывать её не было возможности. Поэтому она уговорила родителей Евгении Владимировны помогать ей, а за это оформила на отца 5 гектаров земли. На ней и трудились, а жили на хуторе. В 1922 году родился старший брат, Григорий, 1 апреля 1924 года – она, Евгения, а спустя 8 лет – младшая сестра Валя. Дети подрастали, помогали родителям по хозяйству, обживались, жить становилось легче, но… Незваным гостем пришла война.
Вот что вспоминает о том времени Евгения Владимировна: «Всю молодёжь немцы забирали, вывозили в Германию. Все прятались, как мыши, чтобы не попасть в руки врагу. Отец выкопал под домом землянку, где ход был незаметно в дом, его чем-нибудь прикрывали, корзиной с картошкой или ведро с водой ставили, так мы там и прятались… Пишу, и вспоминаю этот гул самолётов, эти оружейные гримоты – дрожала вся земля».
Там, в землянке, вся семья переболела страшной болезнью – тифом. Вокруг – разруха, голод, выживали, как могли. «Возле дома всю крапиву вырвали, – пишет Евгения Владимировна. – Я сейчас помню, как я с кошёлкой ходила по лесу и собирала крапиву. В лесу было по-весеннему красиво, сердцу хотелось петь, но вместо песен текли слёзы… »
А воспоминания бегут по тетрадным листочкам дальше. «Немецкая власть укрепилась в деревне Ольковичи, было огорожено колючей проволокой, на костёл втащили оружие – пулемёт и разные боеприпасы. Частенько партизаны ночью подкрадывались, открывали огонь по гарнизону. В гарнизоне были немецкие солдаты и полицаи». Так как хутор был вдали от деревни, туда заезжали партизаны. Каждую ночь они проходили возле хутора на боевое задание – минировать большак, по которому перемещались немцы, и железную дорогу в Вилейке, по которой курсировали вражеские эшелоны.
«Под конец войны кто-то доложил в гарнизон немцам, что отец был связным. Был приказ арестовать отца и сжечь хутор с семьёй. Я с матерью была у соседей, когда шли домой, увидели возле дома чёрное войско – это были немецкая полиция и полицаи наши, белорусские, которые пошли к ним служить… Мы видели, как отца перед собой погнали в гарнизон, была такая будка без окон, там всех держали до решения. Я отважилась, побежала за ними, но они быстро дошли до Олькович и посадили в ту будку, допрашивали, били, издевались над ним. Трое суток был голодный, на четвёртые повели на расстрел. Я у знакомых попросилась у них спрятаться в сарай, чтобы немцы меня не заметили. Сарай был в ста метрах, я всё видела, плакала, кричала, когда увидела, как босого, полураздетого повели на расстрел, вижу и сейчас, как он оглядывается, думал, может, кого из своих увидит. Место было подготовлено – в карьере, где брали песок, кому был нужен. Там уже не одного положили… Видела, как он шёл впереди, немецкий солдат позади, держа автомат наготове, два полицая – по сторонам.» О том, что было дальше, Евгения Владимировна вспоминает из рассказа отца: «Он шёл и решал: когда будут стрелять, буду убегать. Услышал приказ: «Налево!» Видит лесок небольшой и густой – он решение своё исполнил. Хоть был измученный, но когда услышал лёскот автомата, со всех сил рванул в рощу. Автомат кончил стрельбу, и он почувствовал боль в груди, одежда вся в крови, из руки льётся кровь… Полежал, ещё услышал, как полицаи стреляли. Они решили, что убили, и ушли. А он потихоньку поднялся, за лесом была не убрана рожь – он через рожь вышел на чей-то хутор. Там паслась лошадь, думал, сяду на неё и поеду в деревню, где стоял отряд партизан. Не удалось – лошадь стояла в железном путе. Уже не спешил. Ослабши, дошёл до деревни, там ещё жила моя бабушка, он к ней пришёл. Известили партизан, быстро перевязали ему раны: две пули прошили руку, одна – по груди, но сердце не задело».
А строчки-воспоминания бегут дальше. «…Мама несла отцу передачу, подходила близко к гарнизону и услышала выстрелы, она и подумала, что его больше нет. Пробралась в гарнизон, где её встретила я. Обе плакали…
На улицах уже стоял патруль. Не пускали выходить, так как получили приказ эвакуироваться. Немцы бегали, что-то шверготали, кричали, запрягали повозки, грузили. Мама уже беспокоилась обо мне, что меня не выпустят. Подошли на улицу, которая на Заболотье, стоял на посту полицай – белорус знакомый. Мы не показали виду, что плачем, попросили, чтоб пропустил нас, он отошёл, быстро махнул рукой, чтоб быстро уходили. Мы вошли в рожь, что рядом была, и шли домой, горевали, как забрать мёртвого отца, не знали, что убежал он и что жив. Не ночевали дома, думали, приедут, сожгут дом. А им уже было не до этого.
Через два дня пришёл человек с той деревни и сказал, что отец жив, находится в партизанах, через несколько дней он пришёл домой. Гарнизон освободился от фашистов».
Момент, когда война закончилась, Евгения Владимировна помнит ярко. В бывшем гарнизоне Ольковичи был большой праздник – митинг, концерт, где звучали военные песни. Смешалось всё – и радость, и слёзы. Слёзы матерей, которые не дождались сыновей, и жён, чьи мужья не вернулись. Кому это было суждено, возвращались на родину. Приезжали парни и девчата, вывезенные в Германию. Некоторые, рассказала моя собеседница, остались жить в чужих странах.
Послевоенное время было трудным. Но молодость брала своё – одежду шили из самотканого полотна, по-своему «форсили», пели песни, много работали. В 1948 году она встретила свою судьбу и вышла замуж в деревню Сачивки за Игнатия Сачивко. И это, как говорится, совсем другая история. О семейном, личном, о детях, Евгения Владимировна в своей «книге воспоминаний» пишет много, подробно останавливаясь на самых ярких моментах. Конечно, беспокоится о судьбе детей, внуков, правнуков и, словно бусинку за бусинкой, нанизывает на нить памяти каждое новое впечатление. А ещё Евгения Владимировна пишет стихи – по-польски и по-русски, читает их наизусть.
Война отняла у неё самое лучшее время, но не сумела отнять жизнелюбия, умения радоваться каждому дню и всему новому. Этому у Евгении Владимировны Сачивко, которой идёт 95-й год, можно поучиться.
Татьяна ШЕРШНЁВА.
Фото автора
