Задумывалась ли местная детвора в довоенные годы, почему их деревня называется Пустынька? Вокруг – плодородные земли и колосящиеся поля, которые опоясывала серебристая речка. Но будто провидцы дали такое название деревеньке в Смоленской области. После войны она подобно пустыне оказалась засыпанной – только не песком, а безжизненным пеплом.
– Мне было десять лет, когда началась война, – начинает свой рассказ Вера Борисовна Куприянова. – Отца, как и всех мужчин и юношей нашей деревни, в июле забрали на фронт. Хотели вывезти и детей, оставив лишь женщин, чтобы они могли убрать урожай. На железнодорожной станции нас уже ожидал состав, куда свозили ребят со всей окрестности. Мы к назначенному времени немного опоздали и поэтому остались живы – поезд разбомбили.
В Пустыньке Вера Борисовна с мамой и двумя сёстрами остались до 1943 года. Прифронтовая полоса, непосредственная близость железной дороги и автомагистрали «Москва – Минск», нескончаемые бои, бомбёжки… Но находились дома, и это помогало людям черпать силы и выживать. Они знали, что рано или поздно их либо вывезут в лагеря, либо убьют, но бежать было некуда и оставалось лишь ждать. Однажды немцы окружили деревню, дали несколько минут на спешные сборы и погнали людей в Ярцево, где «рассортировали» и погрузили в вагоны. Ехали долго, на разных станциях стояли по несколько дней, а то и вовсе неделями. Всё это время людей из вагонов не выпускали и не кормили. Благо, у каждого было с собой немного сухарей, которые и не давали сойти с ума от голода.
Поезд направлялся в Барановичи, где узников ожидали огромные бараки с нарами вдоль стен. Куда ни глянь – колючая проволока и посты, о побеге не думали даже самые смелые. В пять утра подъём, построение по порядковым номерам, написанным дёгтем на спине каждого (Вера Борисовна была семьдесят девятой) и тяжёлые, изнуряющие работы. За них на дно котелка плескали жидкую баланду и давали буханку хлеба из отходов и опилок – одну на двенадцать дней.
– На работы нас вели каждый день одной дорогой, обязательно через городскую площадь, где немцы на столбах вешали людей. Постоянно было десять-пятнадцать висельников. Через пять-семь дней их сменяли другие несчастные, – вспоминает Вера Борисовна, и глаза женщины мгновенно от пережитого ужаса и боли наполняются слезами. – Мы работали по двенадцать часов. Что это была за работа. Разгружали вагоны с досками, углем, цементом. На плечи взваливали мешок и кричали: «Шнеле, шнеле!»
В двенадцать лет истощенная Вера сама весила не более тридцати килограммов. Сколько она могла ступить шагов с грузом, тяжелее её вдвое, – пять, десять, двадцать? Она падала без сил, порой теряя сознание, а мама спешила скорее отнести свой мешок, чтобы броситься на помощь дочери. А в перерывах между разгрузками вагонов женщины и дети тяжёлыми кирками выбивали из замершей земли из-под снега камни – немцы строили новые разгрузочные площадки.
– Недалеко от нас работали военнопленные, но нам категорически нельзя было с ними и словом перемолвиться. На них невозможно было без слёз смотреть… – эмоции снова переполняют женщину и она несколько минут молчит, прикрыв глаза. Сейчас она там, в Барановичах, семьдесят лет назад. – У нас была хоть какая-то одежонка, а они, военнопленные, босые, полураздетые, в мороз. Однажды налетели наши самолёты и сбросили тысячи листовок, подбирать которые, разумеется, было нельзя. Но нашлась одна смелая девушка, она ногами покатила листовку в сторону полицаев и швырнула им, выкрикнув: «Берите, предатели, читайте!» В тот же день Лиду расстреляли.
В январе 1944-го рабочих перевезли на другую станцию. Ничего не изменилось, разве что жить вместо бараков стали в землянках. Подъём, построение, каторжные работы. От кирок опухали руки, от голода прогрессировала слепота, от грязи – за всё время ни разу не мылись и не стирали одежду – заедали вши. Люди и не думали о том, что могут выжить в этих нечеловеческих условиях. Они верили, что придёт время и немец отступит, но, скорее всего, унесёт с собой и их жизни, обрушив перед отступлением землянку или бросив в неё бомбу. А случилось всё так.
Утром не объявили подъём. Думая, что это какая-то провокация, люди всё же к назначенному времени вышли из землянок и сами построились. А вокруг – никого: ни на постах, ни в воинской части, которая располагалась за забором. Немцы бежали. Дождавшись вечера, люди бросились в лес.
– Мы сидели в лесу три дня, а потом прибились к хутору, – рассказывает Вера Борисовна. – Женщина-хуторянка немного нас подкармливала, потом как-то прибежала и кричит: «Людцы, советы пришли». Это была безграничная радость, это было безмерное счастье с солёными слезами на губах. А ещё это была голодная свобода, нам приходилось попрошайничать. Мама подводила нас к домам, толкала в дверь и говорила: «Детки, просите, Христа ради, хоть что-нибудь поесть», а сама в это время стучала в другую дверь. Так мы ходили несколько недель, затем стала устанавливаться власть, мама с сестрой стали ходить на работу и приносить еду.
Они постоянно писали домой, но ответа так и не дождались. Деревня была разбита и сожжена. Но домой неимоверно тянуло, и в октябре 1944-го они вернулись на родину. Приехали на заминированное поле, усыпанное пеплом. Всё, что осталось от их Пустыньки. Отец с фронта не вернулся, вообще никто из пустыньковских мужчин не возвратился с войны. Женщины с детьми разъехались по менее разрушенным окрестностям. Старшая сестра Веры Борисовны в другом районе нашла работу, ей дали жильё в бараке, куда она и перевезла семью.
До войны Вера Куприянова окончила четыре класса, потом – ещё три. И поступила в Витебский сельскохозяйственный техникум, после которого по распределению в 1950 году и попала в Вилейку. Здесь уже началась другая история.
…Пустыньки сегодня нет на карте. Но этот красивый уголок в Смоленской области не пустует – он застроен дачами богатых москвичей. Участки там ценятся, и земля стоит недешево. Вот только интересно, оставили ли там свободный метр земли, чтобы увековечить память мужчин этой деревни, отдавших жизни за тех, кто теперь возводит там коттеджи?
Марина ПУЦЕЙКО,
фото из личного архива Веры Куприяновой
